Вельяминовы. Время бури. Книга 1 - Страница 147

К оглавлению

147

– Из Франции, – Мишель внимательно, смотрел на гравюры:

– Судя по орфографии языка на подписях, семнадцатый век. Датированная вещь, – обрадовался Мишель:

– 1634 год, царствование Людовика Тринадцатого…, – перед ними, судя по всему, была чья-то частная коллекция. Мишель пожал плечами:

– Очень бессистемно. Виды городов, ботанические рисунки, иллюстрации к Библии. Хозяин, кажется, скупал все, что ему под руку попадалось…, – папка была старой, выцветшей кожи, с потускневшими, медными застежками. Мишель провел по ней пальцами:

– Дай-ка лупу и включи мою лампу.

Мишель реставрировал старинные инкунабулы. Он знал, что переплет книги может скрывать потайные карманы. Нащупав уплотнение в папке, Мишель даже задышал как можно тише. Изабелла принесла скальпель. Длинные пальцы порхали над переплетом. Он работал медленно, что-то бормоча себе под нос.

Мишель не хотел повредить то, что находилось внутри, хотя в тайнике мог оказаться совершенно ненужный документ. Мишель, однажды, нашел в обложке Библии шестнадцатого века долговую расписку.

Сначала он вытащил пожелтевшую, свернутую бумагу. За ней лежало еще что-то, но Мишель велел себе не торопиться. Почерк был четким, красивым, летящим. Чернила сильно выцвели. Он читал, не веря своим глазам:

– Дорогой Франсуа, если ты меня переживешь, знай, что содержимое папки скрывает самый ценный рисунок, из всех, что я когда-либо видел. Я приобрел эскиз в Нижних Землях, у старьевщика, не догадывавшегося об авторстве вещи. Картина, для которой делался набросок, к сожалению, утеряна. Нам остается довольствоваться линиями, оставленными рукой мастера из Брюгге. Всегда любящий тебя, Стефан Корнель.

Он слышал, как бьется сердце Изабеллы. Герцогиня, робко, спросила:

– Корнель, планироваший сады Люксембургского дворца? Твой предок, дальний. Я знаю, он работал в Испании, в Эскориале.

– Он здесь умер, – Мишель смотрел на записку:

– Он привез сюда папку, где хранилось лучшее, из его коллекции. Шевалье де Молиньяк, его друг, на месяц месье Корнеля пережил. Похоронил Стефана и сам умер. Им обоим седьмой десяток шел. Тело отправили во Францию, папка осталась здесь, и пролежала в Мадриде почти триста лет. Мастер из Брюгге, – Мишель глубоко вздохнул:

– Ладно, – сказал он себе, – я картину дедушки Теодора отыскал, по случайности. Но такое, такое…, – Изабелла помотала головой:

– Невозможно, Мишель. Два молодых куратора не находят в какой-то заброшенной папке рисунок, рисунок…, – она не могла произнести имя.

Мишель отложил записку:

– Я ему верю. Он был декоратором, художником. Он разбирался в таких вещах. Надо посмотреть…, – руки подрагивали. Сначала они очистили место на столе. Мишель напомнил себе, что, если месье Корнель прав, то рисунку пять сотен лет. Они должны были быть особенно осторожными.

Перед ними лежала бумага, плотной, флорентийской работы. Он рисовал серебряным карандашом, с добавлением охры. Мишель понял, что никакой ошибки нет. Это была та же рука, что и на «Святой Варваре», та же четкость линий, и проработка деталей.

Мишель видел эту руку в Лувре, почти каждый день. Он часто поднимался к «Мадонне канцлера Ролена», любуясь неземным, чистым светом, заливавшим полотно, изящной головой Богоматери, нежным лицом.

Обнаженная женщина, с распущенными, тронутыми охрой волосами, стояла в тазу, служанка держала наготове полотенце. Под ногами, мешалась маленькая собачка. На стене висело зеркало, с узорной рамой, в нем отражалась узкая спина купальщицы. Свет шел слева, через окно с мелким переплетом. Внизу они увидели подпись: «ALS IK KAN. 1433»

– Как я мог, – прошептала Изабелла:

– Бартоломео Фачио писал, что у племянника герцога Урбинского была картина, с обнаженной женщиной, со служанкой, с зеркалом. Мишель, остались только копии. В Антверпене и в музее Фогга, в Америке, очень плохого качества…, – Мишель видел антверпенскую копию. На холсте женщина отворачивалась, закрывая глаза. Здесь она глядела прямо вперед, откинув голову. Натурщица была худощавой, с плоской грудью, невысокой. Они разглядывали собачку, ковер на половицах, раму зеркала, испещренную завитушками. Мишель, тихо, сказал:

– В Лондоне, в Национальной Галерее, посмотришь на портрет четы Арнольфини. Ковер очень похож. Его рисунок, никаких сомнений.

Он посчитал на пальцах. В мире осталось двадцать три работы ван Эйка. Десять были подписаны и датированы.

– Теперь одиннадцать, – поправил себя Мишель:

– Давай его упаковывать, с Веласкесом. Когда я доберусь до Валенсии, я передам эскиз старшему куратору. После войны…, – он твердо повторил, – после войны устройте выставку, обязательно. И меня пригласите, – он, весело улыбнулся: «На твое венчание со Стивеном я не попаду, но сюда приеду».

Изабелла заворачивала рисунок: «Но если месье Корнель твой родственник…»

Мишель закатил глаза:

– Папка триста лет в Испании провела, пусть здесь и остается. И вообще, – рисунок скрылся под тонкой бумагой, – это ценность, принадлежащая всему миру. То есть, у него нет цены, конечно…, – Изабелла снабдила его папкой. Мишель поцеловал ее в щеку:

– Обещаю, все будет в полной сохранности. До сих пор не верю…, – он строго велел:

– Начинай диссертацию писать, в Оксфорде. Думаю…, – он обвел глазами пустынное хранилище, – когда-нибудь все закончится, и мы вернемся к мирной жизни.

Проводив Мишеля, Изабелла вспомнила, что Тони сегодня поздно вернется с фронта. Девушка спохватилась:

– Я не сказала Мишелю о визите корреспондента, месье Лорана. Ничего страшного, он просто журналист…, – ей надо было перенести оставшиеся папки в хранилище, и забежать на рынок. Завтра майор Кроу патрулировал город. Вечером Изабелла пригласила его на ужин.

147