Вельяминовы. Время бури. Книга 1 - Страница 98

– И с Японией подпишет. Тройственный пакт…,– он оглядел ресторан «Адлона», где сервировали завтрак. Питер увидел в углу японцев. Сидели здесь и американцы, бизнесмены, и венгры, и французы. Кормили в отеле отменно, но Питер преодолевал тошноту, глядя на антисемитские карикатуры в газете.

Выбирая ботинки, он заметил хозяину магазина:

– Над кассой, судя по всему, – Питер указал на стену, – раньше висело старое название.

Немец усмехнулся:

– Я сделаю ремонт, после рождественской распродажи. Фирма ариизирована, бывший владелец, – он брезгливо поморщился, – покинул страну.

Выяснилось, что новый хозяин раньше служил в магазине, старшим продавцом.

– Ариизирована, слово, какое придумали, – угрюмо сказал себе Питер.

Ворота распахнулись, они въехали на усыпанную мраморной крошкой дорогу, ведущую к массивному, выстроенному из серого гранита зданию виллы. Старший граф фон Рабе, Теодор, консультировал рейхсминистерство экономики и лично Германа Геринга. Отто работал в некоем центре, в Хадамаре, в земле Гессен. Генрих объяснил, что там лечат душевнобольных. Младшая сестра, Эмма, ходила в школу.

– С Максом вы встречались, – весело сказал Генрих, – он, к сожалению, очень занят. Постоянно разъезжает, обеспечивает безопасность рейха…, – где сейчас обретался гауптштурмфюрер фон Рабе, Генрих не упоминал. Питер предполагал, что Макс из Лондона отправился в Испанию.

– Непонятно, что он делал в Кембридже, – вздохнул Питер, – а Наримуне отплыл в Японию. Бесчестно подозревать человека в шпионаже, на основании его национальности, – рассердился Питер:

– Я уверен, что Наримуне не поддержит пакты. Хотя он дипломат, он рискует карьерой…, – Циглер, за обедом, пригласил Питера навестить мастерскую.

Генрих фон Рабе, гордо, сказал:

– Герр Циглер писал портрет нашего отца, и делал эскизы Эммы, как идеала арийской девушки. Непременно посетите его ателье, герр Кроу. Он любимый живописец фюрера, – серые глаза Генриха восхищенно заблестели, он заговорил о величии художественного гения Гитлера. Питер, устало, пожелал: «Заткнись, патефон проклятый».

Семья ждала на гранитных ступенях.

Старший граф фон Рабе, высокий, с остатками рыжих волос на голове, носил штатский костюм, с золотым значком почетного члена НСДАП. Партийный значок красовался и на груди у Отто. Молодой человек, почти вровень отцу, изящный, был в форме военного медика, старшего лейтенанта. Коротко постриженные, снежной белизны волосы шевелил теплый ветер, на Питера взглянули прозрачные, голубые глаза. Он вскинул руку в нацистском приветствии. Питер подумал:

– Истинный ариец, что называется. Они здесь все такие…, – у девочки тоже были белокурые волосы, темно-синяя юбка Союза Немецких Девушек и белая, накрахмаленная, рубашка, украшенная значками со свастикой.

– Хайль Гитлер! – услышал Питер звонкий, детский голос. Он заставил себя поднять руку: «Хайль Гитлер, господа!»

– Обед, обед, – добродушно заметил старший фон Рабе:

– Очень рад вас видеть, герр Кроу, – оказывается, они могли и просто подать руку новому знакомому. Питер пожал большую ладонь, сзади залаяла собака. Генрих фон Рабе держал на поводке ухоженную, холеную овчарку.

– Это Аттила, – улыбнулся молодой человек, – он родился в Дахау, в лагере для исправления врагов рейха. Их перевоспитывают, путем труда и обучения…, – Аттила зарычал.

Питер увидел глаза Генриха, спокойные, пристальные, оценивающие. Он потрепал овчарку по голове:

– Отличный пес. Пойдем, милый, – Генрих передал ему поводок. Они направились к выходящей на озеро террасе, где накрывали обед.

Окна квартиры раввина Горовица, на Гроссе Гамбургер штрассе, выходили на старое еврейское кладбище. Надгробных камней отсюда видно не было, вдоль ограды росли высокие, старые тополя. Аарон снял комнаты за полную рыночную цену, у пожилой еврейской пары, уехавшей в Америку. Он аккуратно, каждый месяц, перечислял плату через банк. Если бы не раввин Горовиц, то квартиру бы конфисковали. Официально такое называлось ариизацией недвижимости.

В государственных учреждениях, показывая американский паспорт, Аарон видел, как менялись лица чиновников. Не открывая документ, заметив только герб США, служащие любезно улыбались. У Аарона была борода, однако в Берлине их носили многие мужчины. Темные глаза, и вьющиеся волосы тоже ничего не означали. Гитлер, и Геббельс были темноволосыми. Взгляд чиновников падал на первую страницу, выражение лиц менялось. Аарон упрямо сжимал губы, зная, что с ним ничего не могут сделать. Он был иностранным гражданином, находился в Германии легально, его виза истекала только следующей осенью. Аарон напоминал себе, что ему надо быть осторожным. Он не имел права преступать закон. Его работа в Берлине была хоть какой-то гарантией того, что евреи города смогут покинуть Германию.

Отсюда, до синагоги на Ораниенбургерштрассе, где Аарон преподавал в раввинском колледже, где помещался его кабинет, было ровно пять минут хода, медленным шагом. После утренней молитвы он занимался Талмудом с наставником, главой колледжа, раввином Беком, потом приходили студенты. Во второй половине дня Аарон принимал посетителей.

Все было просто.

Евреи Берлина знали, что, если есть какая-то возможность найти их родственников, эмигрировавших в Британию, или Америку, пусть и в прошлом веке, то рав Горовиц это сделает. Он терпеливо выслушивал рассказы о двоюродных дядьях, или сестре прадеда, до войны, отправившейся из Гамбурга в Нью-Йорк. Аарон заносил данные в папки, и шел в американское или британское посольство. Чиновники Государственного Департамента, работавшие в Берлине, не отличались скоростью работы, но Аарон их не подгонял. Он знал, что если приглашение от американских родственников получено, и лежит в посольстве, то выдача визы непременно состоится.