Вельяминовы. Время бури. Книга 1 - Страница 81

Мишель, решил, до отъезда, сделать черновой каталог. Он внес в документы две сотни холстов, сверяясь с бумагами, полученными от наследников барона. Для каждой картины требовалось определить провенанс, разобраться с авторством и оценить состояние живописи.

В подвалах было тихо. Он работал у большого стола, рядом с полукруглым, выходящим во двор окном. Электричества сюда не провели. В сумерках Мишель включал реставрационный фонарик.

– Как шахтеры, – Мишель склонился над столом, – они тоже лампы на голове носят. Только у меня каски нет…, – достав из ящика очередную картину, он, осторожно, открыл холст.

– Не может быть такого…, – пробормотал Мишель. Он быстро поднялся наверх, в комнату служителей, где стоял телефон. Кузен, на его счастье, оказался в бюро. Мишелю не пришлось искать его по строительным площадкам.

– Приезжай немедленно в Лувр, – велел Мишель, – ты должен все увидеть.

Во дворе, в окнах крыла Сюлли играло низкое, вечернее солнце. Дул ветер с реки, звонили колокола Нотр-Дам. Мишель вспомнил четкий, красивый почерк на обратной стороне картины, выцветшие чернила. Он глубоко затянулся папиросой:

– Не думал я, что такое случится.

О картине Мишелю рассказывал Теодор. Кузен слышал о холсте от бабушки Марты. Он, единственный, из молодежи, видел ее, в Лондоне. Кузену исполнилось тринадцать, когда бабушка, с дядей Мартином, и его женой, погибла, на «Титанике».

Ожидая кузена, Мишель принес холст наверх, в кабинет. Он вспомнил кладбище в Мейденхеде, с гранитным памятником, тем, кто не вернулся с морей. Мишель, отчего-то, подумал:

– Кузен Стивен летчик. Он не коммунист, однако, он вряд ли останется в стороне от борьбы с фашистами.

Они знали, что Питер Кроу, поклонник Гитлера. Мишель не встречал сына тети Юджинии. Когда юноша навещал Лондон, кузен уже порвал с семьей.

– Как он может, – поморщился Мишель, – долг любого просвещенного человека, сейчас, бороться с нацистами…, – Мишель, аккуратно устроил, холст на рабочем столе. Он предполагал, что не встретит затруднений у директора музея. Картина числилась в составе коллекции Ротшильдов, но в каталоге проходила, как творение неизвестного художника, конца восемнадцатого века.

– Надо сообщить тете Юджинии, – размышлял Мишель, – она говорила, что бабушка Марта оставила описание картины, в конторе у Бромли.

В провенансе говорилось, что холст купили в семидесятых годах прошлого века, у парижского антиквара. Мишель повертел расписку от продавца картины:

– После Коммуны. Тетя Марта в Париже жила, во время Коммуны. Мне Теодор рассказывал, – Мишель не застал бабушки Эжени, она умерла до его рождения.

– И тетя Жанна после Коммуны родилась…, – Мишель навещал тетю. Она, правда, его не узнавала, и не могла узнать, однако Жанне нравилось рассматривать художественные альбомы, что ей приносил племянник. Мишель хорошо помнил, как болела и умирала его мать. Уходя с рю Мобийон, он заворачивал в церковь Сен-Сюльпис и садился куда-нибудь на задние ряды. Он не молился, только просил, чтобы тете Жанне и кузену стало немного легче.

Мишель вступил в партию студентом Эколь де Лувр. Он учился в те времена, когда и дня в университетах не обходилось без стычек между социалистами и сторонниками правых, радикальных движений, Аксьон Франсез, и лиги «Огненных крестов».

Мишель, хоть и был наследником титула, отказался вступать в Аксьон Франсез. Они поддерживали восстановление во Франции монархии. Мишель, терпеливо, замечал:

– Господа, Третьей Республике шесть десятков лет. Если вы хотите пересмотреть итоги революции, то для подобного уже поздно.

К чести Аксьон Франсез, они не разделяли фашистских идей. Тем не менее, Мишель прекрасно понимал, что молодчики из правых союзов не любят Гитлера и Муссолини просто за то, что они не французы, а вовсе не из-за недовольства их политикой. Мишелю всегда был противен антисемитизм. Когда речь заходила о том, что иностранцы ничего хорошего Франции не принесли, он напоминал о «Джоконде».

– Король Франциск Первый, – усмехался Мишель, – вас бы не поддержал, господа монархисты. Вы бы, дай вам волю, и Леонардо изгнали из Франции.

Он пришел в коммунистическую партию потому, что для него не оставалось другого выбора. Мишель посещал церковь, но не был верующим католиком, и не признавал авторитета папы. Правые силы были откровенно неприятны. Оставались только левые. С кузеном они о таком говорили редко. Теодор, монархист, ходил на службу в православный собор, на рю Дарю, но всегда брезгливо отзывался о тех кругах в русской эмиграции, что проповедовали идеи фашизма.

Теодор хмуро сказал:

– Хватает и того, что в русском общевоинском союзе, антисемит на антисемите. Когда я в Берлине жил, – кузен усмехнулся, – несколько раз, как бы это выразиться, наглядно объяснял, что русский дворянин никогда себя подобной грязью не пачкал, – он, со значением посмотрел на кулак:

– Мальчишкой я себе мог позволить подраться. Сейчас иногда тоже хочется, – почти весело добавил Теодор.

Кузена часто приглашали на разные монархические съезды, но Теодор отмахивался:

– Я предпочитаю работать, а не болтать языком. Я не политик, и никогда им не стану. Тем более, – ядовито добавлял кузен, – они даже не могут договориться, кто является законным наследником престола…, – Теодор, в общем, был не против демократической формы правления в России. Он замечал, что надо трезво смотреть на вещи:

– Россия, какой она была, ушла, и более, никогда не вернется, – грустно говорил он: «И мы туда тоже не вернемся».